0
В исправительной колонии города Балашов Саратовской области отбывает наказание 43-летний Борис Стомахин – один из самых радикальных из постсоветских инакомыслящих и один из самых известных российских заключенных, осужденных по "политическим" статьям. По обвинениям в разжигании национальной вражды, призывах к экстремистской деятельности и оправданию терроризма Стомахин провел за решеткой уже более десятилетия, пишет РадиоСвобода
После шести месяцев попыток добиться через региональное управление ФСИН разрешения на интервью со Стомахиным саратовскому журналисту Сергею Вилкову удалось получить от заключенного письменные ответы на свои вопросы.
Рассказал Стомахин и о своем пребывании в балашовской тюрьме:
Предвзятость администрации ко мне очень проявилась во время второго срока – сначала в Пермском крае, оттуда меня привезли в Балашов. Видимо, с самого начала, с 2014 года, УФСИН дало пермской УФСБ задание держать меня только в камере, в полной изоляции, под любым предлогом. А в идеале попытаться вообще сплавить из Перми. Сужу об этом по тому, что в 2015 году, после возвращения в ту же пермскую зону из Москвы, где суд мне добавил полгода, они много раз меня спрашивали, не хочу ли я переехать сидеть поближе к дому. Поверх всего мне постоянно давали 15 суток ШИЗО под откровенно фальшивыми предлогами – типа нарушил форму одежды. Летом 2016 года я смог добиться прекращения провокаций на пять с половиной месяцев, но как только стала известна дата первого "суда" по переводу в тюрьму, мне под предлогом "отсутствия доклада" опять дали 15 суток – только для поддержания в суде версии о том, что я злостный нарушитель.
Здесь же, в балашовской крытой (тюремный сленг: исправительно-трудовое учреждение для осужденных за тяжкие преступления или осужденных, направленных в такое ИТУ за систематическое нарушение режима содержания – редакция), их предвзятость ярко проявляется в проведении каждые два-три дня шмонов у меня в камере. Никакой практической необходимости в столь частых шмонах нет – ни разу еще ничего запрещенного не нашли, да и знают прекрасно, что ему неоткуда взяться: я сижу один, ни с кем не общаюсь, никуда, кроме бани, не выхожу. Погромы эти устраиваются восемь-девять раз в месяц специально для того, чтобы мне не сиделось слишком легко и спокойно, чтобы трепать мне нервы, открыто глумиться надо мной, чтобы я собирал по полчаса и больше свои вещи после каждого шмона, уже заранее зная, что через дня три они придут опять – и опять все вытащат, размотают и разгромят. В таком режиме мне, если не добавят еще срока и не увезут, предстоит провести тут еще полтора года.
